Всё те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село. Пушкин и царское село Царское село на карте

Царскосельский Лицей был торжественно открыт 19 октября 1811 года. Это было высшее учебное заведение в дореволюционной России, действовавшее в Царском Селе с 1811 по 1843 годы. Идея создания Лицея принадлежала российскому государственному деятелю и инициатору реформ Александра I Михаилу Михайловичу Сперанскому, считавшему, что России необходима конституция, которая должна уничтожить различия в правах между сословиями.

Целью Лицея была подготовка высших государственных чиновников. Сюда принимались талантливые мальчики 10-12 лет - как правило, выходцы из небогатых дворянских семей. Число лицеистов составляло 30 человек, а срок обучения - 6 лет. Лицей был закрытым учебным заведением, и жизнь его воспитанников была строго регламентирована. Мальчикам нельзя было покидать его территорию на протяжении всего года, даже в каникулы.

Процесс обучения лицеистов

В Лицее преподавали в основном дисциплины, имеющие гуманитарно-юридическую направленность. Программа обучения охватывала и гимназический («начальный»), и университетский («окончательный») курсы. У каждого нового курса расписание и количество занятий несколько отличались. Например, в 1812 году лицеисты в неделю занимались 10 часов французским языком, 6 часов латинским, 10 часов немецким, 3 часа русским, 4 часа математикой, 3 часа географией, 3 часа историей, 3 часа чистописанием и 2 часа рисованием. Всего в неделю было 47 учебных часов.

Ежедневное расписание лицеистов выглядело так:

6.00 - подъем, сборы, молитва;
7.00 - 9.00 - уроки;
9.00 - 10.00 - чай, прогулка;
10.00 - 12.00 - уроки;
12.00 - 13.00 - прогулка;
13.00 - обед;
14.00 - 15.00 - чистописание или рисование;
15.00 - 17.00 - уроки;
17.00 - чай;
до 18.00 - прогулка;
18.00 - 20.30 - повторение уроков и вспомогательные классы (по средам и субботам - танцы или фехтование);
каждую субботу - баня;
20.30 - ужин;
до 22.00 - рекреация;
22.00 - молитва и сон.

В первый выпуск Лицея (1811-1817 гг.) кроме Пушкина в число самых выдающихся деятелей вошли: декабрист Пущин, поэт-декабрист Кюхельбекер, поэт Дельвиг, мореплаватель Матюшкин, канцлер России князь Горчаков.

В 1817 году, сдав в течение семнадцати майских дней 15 экзаменов, лицеисты получили аттестаты. Пушкин оказался двадцать шестым по успеваемости (из 29 выпускников), показав успехи только в российской и французской словесности, также в фехтовании. Выпускники лицея могли получить гражданский чин от 14-го до 9-го класса, а для желавших поступить на военную службу проводилось дополнительное военное обучение.

Исторические анекдоты о лицейской юности Пушкина (случаи из реальной жизни)

В Лицее выпускался рукописный журнал «Лицейский мудрец», куда Пушкин писал стихи. Однажды он написал: «Вильгельм, прочти свои стихи, чтоб я уснул скорее». Обиженный Кюхельбекер побежал топиться в пруд, но его успели спасти. Вскоре в «Лицейском мудреце» нарисовали карикатуру: Кюхельбекер топится, а его длинный нос торчит из пруда.
Иногда мудрость профессоров состояла в том, что они просто не мешали развитию таланта своего ученика. Профессор математики Карцов не пытался заставить Пушкина знать свой предмет, он видел талант поэта и, шутя, говорил: «У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи».
Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе:
- Какое сходство между мной и солнцем?
Поэт тут же ответил:
- Ни на вас, ни на солнце нельзя взглянуть, не поморщившись.
Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал какую-то книгу. Сам граф С.лежал напротив, на диване, а на полу, около письменного стола, играли двое его детей.
- Саша, скажи что-нибудь экспромтом, - обратился граф к Пушкину.
Пушкин, ничуть не задумавшись, скороговоркой ответил:
- Детина полоумный лежит на диване.
Граф обиделся.
- Вы забываетесь, Александр Сергеевич, - строго проговорил он.
- Но вы, граф, кажется, не поняли меня... Я сказал:
- Дети на полу, умный лежит на диване.
Однажды у Пушкина собрались его близкие, друзья и знакомые. Выпито было изрядно. Разговор коснулся любовных похождений Пушкина, и Дельвиг, между прочим, сообщил вслух якобы правду, что Александр Сергеевич был в слишком интимных отношениях с одной молодой графиней, тогда как поэт относился к ней только с уважением. «Мой девиз - резать правду!», - громко закончил Дельвиг. Пушкин становится в позу и произносит следующее: «Бедная, несчастная правда! Скоро совершенно ее не будет существовать: ее окончательно зарежет Дельвиг».

Занимательные факты

Слово «лицей» происходит от древнегреческого «ликей» - так называлась одна из окраин Афин, где находился храм Аполлона с прекрасным садом, в котором Аристотель занимался с учениками в знаменитой «гимнасии». В XVIII веке учебные заведения с названием «лицей» появились во Франции, а затем распространились по всей Европе. Царскосельский Лицей - это первый лицей в России.
В отличие от большинства учебных заведений того времени, в Царскосельском Лицее был запрет телесных наказаний воспитанников, закрепленный в лицейском уставе.
Антон Антонович Дельвиг (барон, русский поэт, издатель) был ближайшим лицейским другом Александра Сергеевича Пушкина.Александр Михайлович Горчаков (русский дипломат, государственный канцлер, одноклассник Пушкина) более четверти века руководил внешней политикой России и пережил всех своих однокашников по Царскосельскому Лицею.
***
Пушкин попал в Лицей «по блату». Набор был невелик (30 человек), но у Пушкина был дядя - весьма известный и талантливый поэт Василий Львович Пушкин, лично знакомый со Сперанским, основателем Лицея.
В Лицее Пушкин серьезно занимался поэзией, особенно французской, за что его и прозвали Французом.

Около ограды Знаменской церкви существовал дерновый постамент, на котором была мраморная доска с надписью по-латыни: «Genio loci» (гению - покровителю здешних мест). Есть версия, что на постаменте изначально находился бюст Александра I, который затем бесследно исчез (может быть, во время сильного пожара в 1820 году). Как бы то ни было, постамент и доску с надписью лицейское предание прочно связало с именем Пушкина. Впоследствии доска последовала за Лицеем в Петербург, где была установлена в лицейском саду.
Одна из самых известных традиций в Лицее - после выпускных экзаменов разбивать лицейский колокол, который в течение шести лет собирал учеников на занятия. Каждый выпускник брал себе на память осколок, чтобы на всю жизнь сохранить частичку любви, тепла, заботы, которыми они были окружены в стенах Лицея, ставшего для многих вторым домом. Для самого первого выпуска из осколков колокола Энгельгардт распорядился изготовить памятные кольца с надписью. Чугунное кольцо в виде переплетенных в дружеском рукопожатии рук стало для Пушкина и его лицейских товарищей бесценной реликвией и священным талисманом.Первым директором Лицея был назначен известный ученый и педагог Василий Федорович Малиновский. Совместно со Сперанским он был автором первого лицейского устава, а его выражение «Общее дело для общей пользы» стало девизом Лицея. Несмотря на свое недолгое пребывание в должности директора, он во многом определил мировоззрение лицеистов. Согласно одной легенде, разгневанный за что-то император отказал директору Лицея в праве на строительство дачи в обеих царских резиденциях - Павловске и Царском Селе. Тогда Малиновский, не решаясь ослушаться и в то же время желая досадить императору, выстроил дачу на равном расстоянии от обоих царских дворцов, и серая лента шоссе из Пушкина в Павловск, раздваиваясь, обходила дом с обеих сторон. Эта дача была известна под именем Малиновки. Во время Великой Отечественной войны Малиновка была разрушена.Лицей в своё время также закончили следующие выдающиеся выпускники: министр юстиции России (1862-1867) Дмитрий Николаевич Замятнин, известный архивист и начальник архива департамента таможенных сборов Николай Иванович Кайданов, а также известный русский писатель Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин.

История здания Царскосельского Лицея

Четырехэтажное здание Лицея было построено как флигель Екатерининского дворца между Церковным корпусом и Знаменской церковью. Строительство велось в 1789-1792 годах по проекту архитектора И. Неелова.

В 1811 году, когда было принято решение о создании Царскосельского Лицея, архитектор В. Стасов перестроил здание сообразно нуждам учебного заведения. На 1-м этаже поместили комнаты преподавателей, лазарет и административные помещения, на 2-м столовую с буфетом, канцелярию и Малый конференц-зал.

На 3-м этаже расположились Большой зал, украшенный росписями на античные темы, классы и библиотека. 4-й этаж занимали дортуары - комнаты воспитанников.
Комната лицеиста Пушкина поражает простотой и малым размером: 4 метра в длину, 1,5 метра в ширину.
Сегодня в музее бывшего Лицея воссоздана оригинальная обстановка, в которой проходила жизнь лицеистов пушкинского выпуска.
В 1843 году Лицей был переименован в Александровский и переведен в Санкт-Петербург. Внутренние помещения бывшего Лицея были перепланированы под жилые комнаты.

1899 г. - в Лицейском садике установлен памятник Пушкину-лицеисту. Монумент был создан
* * *

Автор сценария: Александр Слонимский
Режиссёр: Абрам Народицкий
Ассистент режиссёра: Адольф Бергункер
Операторы: А. Сигаев, А. Дудко
Художники: И. Махлис, С. Мейнкин, П. Якимов
Звук: А. Гаврюшов
Композитор — Юрий Кочуров

Валентин Литовский (погиб летом 1941 года под Минском) — Пушкин
А. Мазин — Комовский
Анатолий Мурузин — Пущин
И. Парамонов — Кюхельбекер
Олег Липкин — Дельвиг
Чеслав Сушкевич — Горчаков
К. Смирнов — Яковлев
Владимир Гардин — Мейер, гувернёр лицея
Валентина Ивашёва — Наташа
Нина Шатерникова — княжна Эллен
А. Мгебров — Державин
Сергей Карнович-Валуа — Аракчеев
Георгий Кранерт — Александр I

Отведен был огромный, четырехэтажный флигель дворца, со всеми принадлежащими к нему строениями. Этот флигель при Екатерине занимали великие княжны: из них в 1811 году одна только Анна Павловна оставалась незамужнею. В нижнем этаже помещалось хозяйственное управление и квартиры инспектора, гувернеров и некоторых других чиновников, служащих при Лицее; во втором — столовая, больница с аптекой и конференц-зала с канцелярией; в третьем — рекреационная зала, классы (два с кафедрами, один для занятий воспитанников после лекций), физический кабинет, комната для газет и журналов и библиотека в арке, соединяющей Лицей со дворцом чрез хоры придворной церкви. В верхнем — дортуары. Для них, на протяжении вдоль всего строения, во внутренних поперечных стенах прорублены были арки. Таким образом образовался коридор с лестницами на двух концах, в котором с обеих сторон перегородками отделены были комнаты: всего пятьдесят нумеров… В каждой комнате — железная кровать, комод, конторка, зеркало, стул, стол для умывания, вместе и ночной. На конторке чернильница и подсвечник со щипцами.
Во всех этажах и на лестницах было освещение ламповое; в двух средних этажах паркетные полы. В зале зеркала во всю стену, мебель штофная… При всех этих удобствах нам нетрудно было привыкнуть к новой жизни. Вслед за открытием начались правильные занятия. Прогулка три раза в день, во всякую погоду. Вечером в зале — мячик и беготня. Вставали мы по звонку в шесть часов. Одевались, шли на молитву в залу. Утреннюю и вечернюю молитву читали мы вслух по очереди. От 7 до 9 часов — класс, в 9 — чай; прогулка — до 10; от 10 до 12 — класс; от 12 до часу — прогулка; в час — обед; от 2 до 3 — или чистописанье, или рисованье; от 3 до 5 — класс; в 5 часов — чай; до 6 — прогулка; потом повторение уроков или вспомогательный класс. По середам и субботам — танцеванье или фехтованье. Каждую субботу баня. В половине 9 часа — звонок к ужину. После ужина до 10 часов — рекреация. В 10 — вечерняя молитва, сон. В коридоре на ночь ставили ночники во всех арках. Дежурный дядька мерными шагами ходил по коридору.

Форма одежды сначала была стеснительна. По будням — синие сюртуки с красными воротниками и брюки того же цвета: это бы ничего; но зато, по праздникам, мундир (синего сукна с красным воротником, шитым петлицами, серебряными в первом курсе, золотыми — во втором), белые панталоны, белый жилет, белый галстук, ботфорты, треугольная шляпа — в церковь и на гулянье. В этом наряде оставались до обеда. Ненужная эта форма, отпечаток того времени, постепенно уничтожилась: брошены ботфорты, белые панталоны и белые жилеты заменены синими брюками с жилетами того же цвета; фуражка вытеснила совершенно шляпу, которая надевалась нами, только когда учились фронту в гвардейском образцовом баталионе. Белье содержалось в порядке особою кастеляншею; в наше время была m-me Скалон. У каждого была своя печатная метка: нумер и фамилия. Белье переменялось на теле два раза, а столовое и на постели раз в неделю.
Обед состоял из трех блюд (по праздникам четыре). За ужином два. Кушанье было хорошо, но это не мешало нам иногда бросать пирожки Золотареву в бакенбарды. При утреннем чае — крупитчатая белая булка, за вечерним — полбулки. В столовой, по понедельникам, выставлялась программа кушаний на всю неделю. Тут совершалась мена порциями по вкусу<…> При нас было несколько дядек: они заведовали чисткой платья, сапог и прибирали в комнатах. Между ними замечательны были Прокофьев, екатерининский сержант, польский шляхтич Леонтий Кемерский, сделавшийся нашим домашним restaurant. У него явился уголок, где можно было найти конфекты, выпить чашку кофе и шоколаду (даже рюмку ликеру — разумеется, контрабандой)… <…>
Жизнь наша лицейская сливается с политическою эпохою народной жизни русской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве. Началось с того, что мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея; мы всегда были тут, при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали воинов сердечною молитвой, обнимались с родными и знакомыми; усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестом. Не одна слеза тут пролита! <…>
Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентрического существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускальзывают в школьных сношениях. Я, как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена), часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило… Главное, ему недоставало того, что называется тактом, это — капитал, необходимый в товарищеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совершенно бесцеремонном обращении, уберечься от некоторых неприятных столкновений вседневной жизни. Все это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозвались ему на его привязанность к лицейскому кружку, которая с первой поры зародилась в нем, не проявляясь, впрочем, свойственною ей иногда пошлостью. Чтоб полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище. Между нами как-то это скоро и незаметно устроилось… <…>
Лицейское наше шестилетие, в историко-хронологическом отношении, можно разграничить тремя эпохами, резко между собою отделяющимися: директорством Малиновского, междуцарствием (то есть управление профессоров: их сменяли после каждого ненормального события) и директорством Энгельгардта…<…> При самом начале — он наш поэт. Как теперь вижу тот послеобеденный класс Кошанского, когда, окончив лекцию несколько раньше урочного часа, профессор сказал: „Теперь, господа, будем пробовать перья: опишите мне, пожалуйста, розу стихами“. Наши стихи вообще не клеились, а Пушкин мигом прочел два четверостишия, которые всех нас восхитили. Жаль, что не могу припомнить этого первого поэтического его лепета. Кошанский взял рукопись к себе. Это было чуть ли не в 1811 году… Пушкин потом постоянно и деятельно участвовал во всех лицейских журналах , импровизировал так называемые народные песни , точил на всех эпиграммы и проч. Естественно, он был во главе литературного движения, сначала в стенах Лицея, потом и вне его, в некоторых современных московских изданиях. <…>
Сегодня расскажу вам историю гогель-могеля, которая сохранилась в летописях Лицея. Шалость приняла серьезный характер и могла иметь пагубное влияние и на Пушкина и на меня, как вы сами увидите. Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, затеяли выпить гогель-могелю. Я достал бутылку рому, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара. Разумеется, кроме нас были и другие участники в этой вечерней пирушке, но они остались за кулисами по делу, а в сущности один из них, а именно Тырков, в котором чересчур подействовал ром, был причиной, по которой дежурный гувернер заметил какое-то необыкновенное оживление, шумливость, беготню. Сказал инспектору. Тот, после ужина, всмотрелся в молодую свою команду и увидел что-то взвинченное. Тут же начались опросы, розыски. Мы трое явились и объявили, что это наше дело и что мы одни виноваты. Исправлявший тогда должность директора профессор Гауеншильд донес министру. Разумовский приехал из Петербурга, вызвал нас из класса и сделал нам формальный строгий выговор. Этим не кончилось, — дело поступило на решение конференции. Конференция постановила следующее: 1) Две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы, 2) Сместить нас на последние места за столом, где мы сидели по поведению, и 3) Занести фамилии наши, с прописанием виновности и приговора, в черную книгу, которая должна иметь влияние при выпуске. Первый пункт приговора был выполнен буквально. Второй смягчался по усмотрению начальства: нас, по истечении некоторого времени, постепенно подвигали опять вверх. При этом случае Пушкин сказал: „Блажен муж, иже/ Сидит к каше ближе“.
На этом конце стола раздавалось кушанье дежурным гувернером. Третий пункт, самый важный, остался без всяких последствий. Когда при рассуждениях конференции о выпуске представлена была директору Энгельгардту черная эта книга, где только мы и были записаны, он ужаснулся и стал доказывать своим сочленам, что мудрено допустить, чтобы давнишняя шалость, за которую тогда же было взыскано, могла бы еще иметь влияние и на всю будущность после выпуска. Все тотчас же согласились с его мнением, и дело было сдано в архив.
Вообще это пустое событие (которым, разумеется, нельзя было похвастать) наделало тогда много шуму и огорчило наших родных, благодаря премудрому распоряжению начальства. Все могло окончиться домашним порядком, если бы Гауеншильд и инспектор Фролов не вздумали формальным образом донести министру…
Впрочем, надо сказать: все профессора смотрели с благоговением на растущий талант Пушкина. В математическом классе вызвал его раз Карцов к доске и задал алгебраическую задачу. Пушкин долго переминался с ноги на ногу и все писал молча какие-то формулы. Карцев спросил его наконец: „Что ж вышло? Чему равняется икс? “ Пушкин, улыбаясь, ответил: нулю! „Хорошо! У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи “. Спасибо и Карцеву, что он из математического фанатизма не вел войны с его поэзией. Пушкин охотнее всех других классов занимался в классе Куницына, и то совершенно по-своему: уроков никогда не повторял, мало что записывал, а чтобы переписывать тетради профессоров (печатных руководств тогда еще не существовало), у него и в обычае не было; все делалось à livre ouvert (без подготовки, с листа – прим. ред.).
На публичном нашем экзамене Державин, державным своим благословением, увенчал юного нашего поэта. Мы все, друзья-товарищи его, гордились этим торжеством. Пушкин тогда читал свои „Воспоминания в Царском Селе“ . В этих великолепных стихах затронуто все живое для русского сердца. Читал Пушкин с необыкновенным оживлением. Слушая знакомые стихи, мороз по коже пробегал у меня. Когда же патриарх наших певцов в восторге, со слезами на глазах бросился целовать его и осенил кудрявую его голову, мы все, под каким-то неведомым влиянием, благоговейно молчали. Хотели сами обнять нашего певца, его не было: он убежал!..
У дворцовой гауптвахты, перед вечерней зарей, обыкновенно играла полковая музыка. Это привлекало гуляющих в саду, разумеется, и нас, l’inévitable Lycée , как называли иные нашу шумную, движущуюся толпу. Иногда мы проходили к музыке дворцовым коридором, в который между другими помещениями был выход и из комнат, занимаемых фрейлинами императрицы Елизаветы Алексеевны. Этих фрейлин было тогда три: Плюскова, Валуева и княжна Волконская. У Волконской была премиленькая горничная Наташа. Случалось, встретясь с нею в темных переходах коридора, и полюбезничать; она многих из нас знала, да и кто не знал Лицея, который мозолил глаза всем в саду?
Однажды идем мы, растянувшись по этому коридору маленькими группами. Пушкин, на беду, был один, слышит в темноте шорох платья, воображает, что непременно Наташа, бросается поцеловать ее самым невинным образом. Как нарочно, в эту минуту отворяется дверь из комнаты и освещает сцену: перед ним сама княжна Волконская. Что делать ему? Бежать без оглядки; но этого мало, надобно поправить дело, а дело неладно! Он тотчас рассказал мне про это, присоединясь к нам, стоявшим у оркестра. Я ему посоветовал открыться Энгельгардту и просить его защиты. Пушкин никак не соглашался довериться директору и хотел написать княжне извинительное письмо. Между тем она успела пожаловаться брату своему П. М. Волконскому, а Волконский — государю. Государь на другой день приходит к Энгельгардту. „Что ж это будет? — говорит царь. — Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки, бьют сторожей садовника Лямина, но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей“. Энгельгардт, своим путем, знал о неловкой выходке Пушкина, может быть, и от самого Петра Михайловича, который мог сообщить ему это в тот же вечер. Он нашелся и отвечал императору Александру: „Вы меня предупредили, государь, я искал случая принести вашему величеству повинную за Пушкина; он, бедный, в отчаянии: приходил за моим позволением письменно просить княжну, чтоб она великодушно простила ему это неумышленное оскорбление “. Тут Энгельгардт рассказал подробности дела, стараясь всячески смягчить кару Пушкина, и присовокупил, что сделал уже ему строгий выговор и просит разрешения насчет письма. На это ходатайство Энгельгардта государь сказал: „Пусть пишет, уж так и быть, я беру на себя адвокатство за Пушкина; но скажи ему, чтоб это было в последний раз. La vieille est peut-être enchantée de la méprise du jeune homme, entre nous soit dit “ („Старая дева, быть может, в восторге от ошибки молодого человека, между нами говоря “ — прим. ред.), — шепнул император, улыбаясь, Энгельгардту. Пожал ему руку и пошел догонять императрицу, которую из окна увидел в саду.
…Мы все были рады такой развязке, жалея Пушкина и очень хорошо понимая, что каждый из нас легко мог попасть в такую беду. Я, с своей стороны, старался доказать ему, что Энгельгардт тут действовал отлично: он никак не сознавал этого, все уверяя меня, что Энгельгардт, защищая его, сам себя защищал. Много мы спорили; для меня оставалось неразрешенною загадкой, почему все внимания директора и жены его отвергались Пушкиным; он никак не хотел видеть его в настоящем свете, избегая всякого сближения с ним. Эта несправедливость Пушкина к Энгельгардту, которого я душой полюбил, сильно меня волновала. Тут крылось что-нибудь, чего он никак не хотел мне сказать; наконец я перестал настаивать, предоставя все времени…
Невозможно передать вам всех подробностей нашего шестилетнего существования в Царском Селе: это было бы слишком сложно и громоздко; тут смесь и дельного и пустого. Между тем вся эта пестрота имела для нас свое очарование. С назначением Энгельгардта в директоры школьный наш быт принял иной характер: он с любовью принялся за дело. При нем по вечерам устроились чтения в зале (Энгельгардт отлично читал). В доме его мы знакомились с обычаями света, ожидавшего нас у порога Лицея, находили приятное женское общество. Летом, в вакантный месяц, директор делал с нами дальние, иногда двухдневные, прогулки по окрестностям; зимой для развлечения ездили на нескольких тройках за город, завтракать или пить чай в праздничные дни; в саду, на пруде, катались с гор и на коньках. Во всех этих увеселениях участвовало его семейство и близкие ему дамы и девицы, иногда и приезжавшие родные наши. Женское общество всему этому придавало особенную прелесть и приучало нас к приличию в обращении. Одним словом, директор наш понимал, что запрещенный плод — опасная приманка и что свобода, руководимая опытной дружбой, останавливает юношу от многих ошибок. От сближения нашего с женским обществом зарождался платонизм в чувствах; этот платонизм не только не мешал занятиям, но придавал даже силы в классных трудах, нашептывая, что успехом можно порадовать предмет воздыханий…»

Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют…
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!

Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»

Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой…
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.

И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его Лицея превратил.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Всё тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.

Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
Опомнимся — но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг —
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне… пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О, сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!

И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует Лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте…
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.

Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?

Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.

Лицей был создан по проекту М. М. Сперанского «для подготовки юношества, предназначенного к высшим частям службы государственной». По первоначальному проекту предполагалось, что здесь будут обучаться «молодые люди разных состояний». В действительности Лицей оказался запоздалым детищем «прекрасного начала» царствования Александра I. Сперанский уже в 1812 г. был сослан, государственная задача, поставленная перед новым учебным заведением, забыта, а воспитанниками оказались дети из малообеспеченных дворянских семей, чьи отцы использовали всевозможные протекции для устройства их в это привилегированное учебное заведение (о Лицее и лицейском обучении см.: Б. С. Мейлах. Пушкин и его эпоха. М., Гослитиздат, 1958, с. 9—172).

Поэтическое дарование Пушкина было отмечено уже в 1813 г. 12 сентября 1813 г. гувернер Чириков в ведомости о «свойствах» воспитанников записывает о Пушкине: «имеет особенную страсть к поэзии» (Б. В. Томашевский. Пушкин, кн. I. М.— Л., Изд-во АН СССР, 1956, с. 29). Однако, по-видимому, сперва товарищи первое место в поэзии отводили не Пушкину, а Илличевскому. Его прославляет сочиненный лицеистами восторженный «Хор по случаю рождения почтенного поэта нашего Александра Демиановича Илличевского» (К. Я. Грот. Пушкинский лицей. СПб., 1911, с. 33). О том, что «посредственные» стихи Илличевского, «заметные только по некоторой легкости и чистоте мелочной отделки … были расхвалены и прославлены, как „чудо“, вспоминал впоследствии Пушкин (XI, 274). Раньше других оценил дарование Пушкина Дельвиг, напечатавший в 1815 г. панегирическое послание „Пушкину“ („Кто как лебедь цветущей Авзонии…“).

Из многочисленных рукописных журналов, издававшихся в Лицее с 1811 г., до нас дошли немногие номера или обрывки номеров да изустные сообщения М. Л. Яковлева, М. А. Корфа и Ф. Ф. Матюшкина. См. о них: К. Я. Грот. Пушкинский лицей, с. 240—319; Б. В. Томашевский. Пушкин, кн. I, с. 705—718.

Имеются в виду популярные в лицейской среде „национальные песни“ — плод коллективного творчества, куплеты на воспитателей и товарищей, распевавшиеся хором (напечатаны в кн.: К. Я. Грот. Пушкинский лицей, с. 215—239). Исполнение их входило в ритуал празднования лицейских „годовщин“. См. протоколы „годовщин“, написанные Пушкиным и М.Л. Яковлевым (К.Я. Грот. Празднование лицейских годовщин при Пушкине и после него. — ПиС, вып. XIII, с. 38—89).

История с гогель-могелем произошла 5 сентября 1814 г. Журнал „Лицейский мудрец“ (1815, № 3) откликнулся на это происшествие „Письмом к издателю“, написанным по предположению К. Я. Грота, И. И. Пущиным (К. Я. Грот. Пушкинский лицей, с. 291).

„Воспоминания в Царском Селе“ в присутствии Державина Пушкин читал на публичном экзамене 8 января 1815 г. Эту единственную свою встречу с Державиным он описал в отрывке 1835 г. „Державин“ (XII, 158), предназначавшемся, очевидно, для неосуществленных «Записок» (см.: И. Л. Фейнберг. Незавершенные работы Пушкина. М., «Сов. Писатель», с. 361—364), и дважды упомянул о ней — в послании «К Жуковскому» (1816) и в «Евгении Онегине» (гл. VIII, строфа II). В печати впервые о «благословении» Державина рассказал С. Л. Пушкин в своих «Замечаниях на так называемую биографию Александра Сергеевича Пушкина, помещенную в „Портретной и биографической галерее“: „Сын мой на 15-м году своего возраста, на первом экзамене в Императорском лицее, читал не „Безверие“, а „Воспоминание о Царском Селе“, в присутствии Г. Р. Державина, — пьесу, впоследствии напечатанную в „Образцовых сочинениях“. Бессмертный певец бессмертной Екатерины благодарил тогда моего сына и благословил его поэтом… Я не забуду, что за обедом, на который я был приглашен графом А. К. Разумовским, бывшим тогда министром просвещения, граф, отдавая справедливость молодому таланту, сказал мне: „Я бы желал, однако же, образовать сына вашего к прозе“. „Оставьте его поэтом“, — отвечал ему за меня Державин с жаром, вдохновенный духом пророчества“ (ОЗ, 1841, т. XV, с. II Особого прилож.).

Напечатано в „Северных цветах“ на 1827 год, с заменой всех имен звездочками (см. письмо Бенкендорфу от 22 марта 1827 г.). Кроме того, по цензурным условиям пропущено восемь стихов, начиная с „Полней, полней! и, сердцем возгоря“.

Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют...
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой...
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил ;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.
Ты, Горчаков , счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой : твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...
Опомнимся — но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм , не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг —
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне... пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте...
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Кому из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой...
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.

Идею создания Лицея по образу и подобию школы Аристотеля подал императору Александру I молодой реформатор Михаил Сперанский, он же разработал учебный план, но потом его заслуги, как часто у нас бывает, были забыты.

Михаил Сперанский

Портрет Императора Александра I
Василий БОРОВИКОВСКИЙ

Это было едва ли не первое серьёзное образовательное учреждение для детей, или точнее отроков. По замыслу Александра I в Лицее должны были воспитываться будущие государственные чиновники, более того, император хотел, чтобы в него приняли его младших братьев Николая и Михаила. Планы Александра сбылись лишь частично, Великие князья в лицее не обучались, зато именно там получил образование величайший русский поэт Александр Пушкин, который государственных постов не занимал. Не занимали их и некоторые другие выпускники. Иван Пущин, друг Пушкина, например, и вовсе стал декабристом, приняв участие в восстании на Сенатской площади.

Речь директора Лицея статского советника Малиновского

Первые директора Императорского Царскосельского Лицея
Василий Фёдорович Малиновский Егор Антонович Энгельгардт

Лицей и Большой (Екатерининский) дворец.
Литография 1822 год

Ужели их забуду, друзей души моей!

Иван Пущин Александр Горчаков
Ф. ВЕРНЕ

Лицейские вольнодумцы
Лицеисты Пушкин и Пущин Кюхельбекер, Пущин, Пушкин, Дельвиг
Надя Рушева

Александр Бакунин лицеист первого выпуска
Орест КИПРЕНСКИЙ

Пушкин-лицеист Фёдор Матюшкин.
Владимир ФАВОРСКИЙ Неизвестный художник

Пушкин-лицеист в Царскосельском парке
Николай КУЗЬМИН

Александр Пушкин лежащий
Виталий ГОРЯЕВ

Пушкин-лицеист
А.С. АНДРЕЕВ

Я прочел мои Воспоминания в Царском селе, стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом... Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, когда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять... Меня искали, но не нашли... . Юноша-поэт на Державина произвел сильное впечатление. Скоро явится свету другой Державин: это Пушкин, который уже в Лицее перещеголял всех писателей , – говорил он С.Т. Аксакову.

Александр Пушкин на акте в Лицее 8 января 1815 года читает свою поэму Воспоминания в Царском Селе
Илья РЕПИН

А.С.Пушкин на экзамене в Царскосельском Лицее
Евгений ДЕМАКОВ

Лицей.
Рисунок А. С. Пушкина на рукописи романа Евгений Онегин

Торжество в Царскосельском лицее в 1836 г. по поводу 25-летия лицея
Неизвестный художник

Кому ж из нас под старость день лицея торжествовать придется одному?

Часто думают, сколько мог бы прожить Пушкин. Рекорд для лицеистов первого выпуска поставил Горчаков – 85 лет. Пошел, как и тезка-поэт, по дипломатическому ведомству, но там и остался. В начале двадцатых он сопровождал Нессельроде по конгрессам Священного Союза. Послужив в главных европейских столицах, Александр Михайлович Горчаков в 1854 году пытался удержать Австрию и Пруссию от союза с англичанами и турками в Крымской войне. После краха в этой войне новый царь поставил Горчакова министром иностранных дел, и князь Александр Михайлович начал свой и российский дипломатический золотой век. Умелая перегруппировка сил в Центральной Европе привела к тому, что Россия денонсировала Парижский договор, восстановила суверенитет на Черном море, получила свободу на Балканах и разгромила Турцию. Но закат был близок: он назывался Берлинский Конгресс 1878 года, на котором страна потеряла почти все преимущества. За год до смерти Горчаков вышел в отставку.

Портрет князя Aлександра Mихайловича Горчакова
Николай БОГАЦКИЙ

Cветлейший князь Александр Михайлович Горчаков, блестящий дипломат, министр иностранных дел в течении 25 лет – Великий канцлер Российской империи, оказался этим последним. Князь был стар и нездоров, на торжества пр случаю открытия памятника Пушкину в 1880 году он не смог приехать, но дал ряд интервью, в которых уверял, что был для Пушкина, как "кухарка для Мольера…".

Роберт Романович Бах

Тогда из выпуска оставались в живых только он и Лисичка Камовский. Лисичка умер вскоре после торжеств. Т.о. волею судьбы именно франт Горчаков получил от поэта в подарок знаменитые десять строк: «Кому ж из нас под старость день лицея торжествовать придётся одному…» Он встретил этот грустный юбилей 19 октября 1882 года, окруженный тенями своих товарищей: молодых, полных надежд, шумных и веселых, громко смеющихся и поющих. Все были молоды, беспричинно счастливы, а главное, они были вместе... Через несколько месяцев князь скончался...

Лицей дал русской литературе Пушкина и еще ряд прекрасных имен – Дельвига, Кюхельбекера, Грота, Мея, Салтыкова-Щедрина. Многие лицеисты прославились на государственной стезе: князь Горчаков, Д.Сольский, Н. Гирс, А. Лобанов-Ростовский, М. Ретерн, Д. Толстой, В. Коковцев, А. Извольский, С. Сазонов и многие другие. Осенью 1918 года Лицей был закрыт, просуществовав 107 лет.

Царскосельский лицей
И.А. ЕВСТИГНЕЕВ

Герб Александровского Лицея на обложке одного из юбилейных изданий,
выпущенных к 100-летию со дня основания Лицея

Памятник Пушкину в Царскосельском лицее

Сейчас наше образование претерпевает изменения, продолжается внедрение «Болонской системы», первые результаты которого должны были воспоследовать к 2010 г. Но и студенты, и школьники продолжают удивлять родителей совсем не фундаментальными знаниями. В связи с результатами, которые приносят наши попытки вклиниться в европейский образовательный процесс, мы невольно задумываемся о роли образования в жизни человека, о роли школы, в которой ребенок проводит значительную часть жизни и напитывается разнообразной информацией и влияниями.

Не так много учебных заведений, чье доброе имя знакомо широкой публике; и уж совсем непросто припомнить такое заведение, память о котором жива спустя долгие годы после прекращения его существования. Однако 19 октября мы вспоминаем Царскосельский лицей, который вошел в историю нашего Отечества - воспитав «солнце русской поэзии».

В этом году исполняется 200 лет со дня основания Лицея. По новому стилю это 31 октября, однако, благодаря стихотворению Александра Пушкина (вот где величие и сила слова!), перевести дату на наш так называемый «новый стиль», введенный большевиками, не представляется возможным.

Лицей был учрежден Императором Александром I, о котором Пушкин сказал в памятном стихотворении «19 октября»:

«Ура, наш царь! так! выпьем за царя.

Он человек! им властвует мгновенье.

Он раб молвы, сомнений и страстей;

Простим ему неправое гоненье:

Он взял Париж, он основал Лицей».

Указ об основании Лицея был подписан в августе 1810 г., а первый набор состоялся в 1811 г. Так было создано высшее привилегированное закрытое учебное заведение для детей из дворянских семей. Предполагалось, что именно здесь будут учиться младшие братья императора, великие князья Николай и Михаил. Это обстоятельство стало решающим в выборе местоположения учебного заведения: его разместили в четырехэтажном флигеле Екатерининского дворца в Царском Селе, специально перестроенном архитектором В. Стасовым. Дворец был соединен со зданием Лицея специальным крытым переходом.

Вскоре будущему директору В. Малиновскому поступили прошения от тридцати восьми семей, изъявивших желание, чтобы их дети учились в новом Лицее.

Курс обучения в Лицее длился 6 лет. За эти годы лицеистам предлагалось изучить следующие науки: нравственные (закон Божий, этика, логика, правоведение, политическая экономия); словесные (российская, латинская, французская, немецкая словесность и языки, риторика); исторические (российская и всеобщая история, физическая география); физические и математические (математика, начала физики и космографии, математическая география, статистика). Также в курс учебной программы входили изящные искусства и гимнастические упражнения (чистописание, рисование, танцы, фехтование, верховая езда, плавание). Выпускники получали права окончивших университет и гражданские чины 14- 9 классов. Для желавших поступить на военную службу проводилось дополнительное военное обучение, и им предоставлялись права окончивших Пажеский корпус.

Иван Пущин так описывает распорядок дня лицеиста: «Вставали мы по звонку в 6 часов, одевались, шли на молитву в залу. Утреннюю и вечернюю молитву читали мы вслух по очереди. От 7 до 9 часов - класс. В 9 - чай; прогулка - до 10. От 10 до 12 - класс. От 12 до часу - прогулка. В час обед. От 2 до 3 - или чистописанье, или рисованье. От 3 до 5 - класс. В 5 часов - чай; до 6 - прогулка; потом повторение уроков или вспомогательный класс. По средам и субботам - танцеванье или фехтованье. Каждую субботу - баня. В половине 9 часа - звонок к ужину. После ужина до 10 часов - рекреация. В 10 - вечерняя молитва - сон».

Создание учебного заведения подобного рода было фактически беспрецедентным событием. Ведь впервые перед учителями была поставлена цель не просто «напичкать» юных воспитанников знаниями, а вырастить личностей, элиту, которая будет служить во благо Отечества. Один из разделов Лицейского Устава «Изящные письмена, или словесность» гласил: «...руководствуя воспитанников в словесности, профессор должен тщательно избегать пустых школьных украшений и, занимая воспитанников предметами, возрасту их сообразными, прежде заставлять их мыслить, а потом искать выражения этих мыслей в слове и никогда не терпеть, чтобы они употребляли слова без ясных идей».

И близкую к этой мысль возвышенно и пламенно излагал один из преподавателей Лицея, профессор А. П. Куницын в своем «Наставлении воспитанникам», прочитанном 19 октября 1811 г. на торжественном мероприятии, посвященном открытию лицея в Царском селе: «Вы ли не устремитесь быть последними в вашем роде? Вы ли захотите смешаться с толпой людей обыкновенных, пресмыкающихся в неизвестности и каждый день поглощаемых волнами забвения? Нет! Да не развратит мысль сия вашего воображения! Любовь к славе и Отечеству должны быть вашими руководителями! Но при сих высоких добродетелях сохраните сию невинность, которая блистает на лицах ваших, сие простосердечие, которое побеждает хитрость и коварство, сию откровенность, которая предполагает беспорочную совесть, сию кротость, которая изображает спокойствие души, не обуреваемой сильными страстями, сию скромность, которая служит прозрачною завесою отличным талантам».

Надо сказать, создателям Лицея во многом удалось выполнить поставленную задачу: из этого учебного заведения выходили действительно яркие, самобытно и смело мыслившие люди. Иногда они мыслили настолько молодо и вольнодумно, что их идеи шли вразрез с политикой державы. Так, еще будучи лицеистами, И. Пущин, В. Кюхельбекер и В. Вольховский посещали в Царском Селе тайный политический кружок будущих декабристов А. Муравьева и И. Бурцева «Священная артель». Первые двое впоследствии стали декабристами и были осуждены. После декабрьского восстания в 1825 г. в Лицее был установлен более жесткий контроль за воспитанниками и преподавателями.

И хотя в сознании русского человека Царскосельский лицей ассоциируется прежде всего с именем Пушкина и его однокашниками, Лицей дал России огромное количество достойных, выдающихся выпускников. Вспомним хотя бы некоторых.

За 33 года существования Царскосельского Лицея его окончили 286 человек. Многие из них пополнили ряды чиновничества Российской империи (А. М. Горчаков, А. К. Гире, Н. К. Гире, А. В. Головнин, Д. Н. Замятнин, Н. А. Корсаков, М. А. Корф, С. Г. Ломоносов, Ф. Х. Стевен, Д. А. Толстой), другие посвятили себя научной деятельности (К. С. Веселовский, Я. К. Грот, Н. Я. Данилевский). Историческую славу Царскосельскому Лицею принесли прежде всего выпускники 1817 г. - поэты А. С. Пушкин, А. А. Дельвиг, декабристы В. К. Кюхельбекер, И. И. Пущин.

Известна картина И. Репина 1911 г. (написанная, как видим по дате, к столетию первого набора в Лицей) «А. С. Пушкин на акте в Лицее 8 января 1815 года», на которой юный поэт читает свое стихотворение «Воспоминания в Царском Селе», а к нему, привстав, прислушивается Гавриил Державин (1743-1816), о чем Пушкин потом, в романе в стихах «Евгений Онегин» (1823-1831), напишет: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил…» О впечатлении, которое произвело то чтение на старого поэта (фактически за полтора года до его кончины), пишет в своих мемуарах лицейский товарищ Пушкина Иван Пущин: «Державин державным своим благословением увенчал юного нашего поэта... Когда же патриарх наших певцов в восторге, со слезами на глазах бросился целовать и осенил кудрявую его голову, мы все, под каким-то неведомым влиянием, благоговейно молчали».

Особые слова следует сказать и о светлейшем князе Александре Михайловиче Горчакове (1798-1883), который стал знаменитым на всю Европу дипломатом, канцлером Российской империи, министром иностранных дел. Он был на год старше Пушкина, учился в Лицее одновременно с Александром Сергеевичем и с лицейских лет оставался близким приятелем великого поэта. Пушкин посвятил ему пристрастные строки:

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

Хвала тебе - фортуны блеск холодный

Не изменил души твоей свободной:

Все тот же ты для чести и друзей.

Митрополит Анастасий (Грибановский; 1873-1965; первоиерарх Русской Православной Церкви за границей в 1936- 1964 гг.) в своем трактате «Пушкин в его отношении к религии и православной Церкви», написанном к 100-летней годовщине гибели поэта, ссылаясь на слова князя Урусова, отмечает, что именно по совету Горчакова и при его содействии Пушкин без сожаления сжег составленную им в подражание Баркову поэму «Монах», которая могла бы оставить пятно на его памяти. За выдающуюся деятельность на ниве Российской государственности А. М. Горчаков был награжден орденом Святого апостола Андрея Первозванного - высшей наградой Российской Империи.

Малоизвестным остался факт, что 5 лет в Царскосельском лицее проучился М. Е. Салтыков-Щедрин. То, что выдающийся писатель остался в тени, довольно примечательно. Г. П. Блок (двоюродный брат поэта А. А. Блока) вспоминал в письме 19 февраля 1922 г. к писателю Б. А. Садовскому: «Вы спрашиваете, как относились к Щедрину в лицее. Никак. Чужой был. С Пушкиным носились. Все предания, все традиции шли от него. Сына его Александра видел на нашем юбилее в 1912 г. Маленький, сгорбленный старичок, лысый, в очках, с седой бородкой, в бирюзовом гусарском доломане и смуглый отцовский профиль… В одной из комнат I (выпускного) класса хранился на особом столике камень. Говорили, что из ступеньки лестницы, об которую Пушкин при выпуске разбил классный колокол. Комната от этого называлась «Каменкой», а разбивание колокола вошло в традицию. Это был последний акт очень длинной и сложной церемонии "прощания". Вся она людная, всем лицеем, и только под вечер, после молитвы, уходящий курс остается один у себя. Тушатся огни, приносится камень. Старший в курсе (по времени пребывания в лицее) берет курсовой колокол, которым 6 лет нас будили, созывали на уроки и обед, и разбивает его о камень. Осколки разбираются, вделываются в золото и носятся, как брелоки. Мой осколок пропал в Сохранной казне вместе с дедовским золотым брегетом и прапрадедовской аметистовой печаткой с гербом».

А. С. Пушкин сочинил несколько праздничных приветственных стихотворений по случаю ежегодных празднований дня Лицея. Последнее из них было написано поэтом за три с половиной месяца до собственной смерти, 19 октября 1836 г., и в этом сочинении, видимо, сказывается, некоторое предощущение поэтом близящейся кончины. На праздновании поэт не смог дочитать стихотворения вслух - слезы прервали его голос. За него дочитал другой.

…И первую полней, друзья, полней!

И всю до дна в честь нашего союза!

Благослови, ликующая муза,

Благослови: да здравствует Лицей!

Наставникам, хранившим юность нашу,

Всем честию, и мертвым и живым,

К устам подъяв признательную чашу,

Не помня зла, за благо воздадим.

«Мы мало учились в классах, но много в чтении и в беседе при беспрестанном трении умов», - вспоминал один из первых выпускников Лицея, Модест Корф.

В ноябре 1839 г. Е.А. Энгельгардт писал М. Д. Деларю о том, что самое большое, что можно пожелать «лицейским», - это сохранить «чувство Сердца», ибо в «Сердце заключается все достоинство Человека: оно святилище, хранитель всех наших добродетелей, которых холодная, расчетливая голова знает только по имени и теории».

В конце 1843 г. Царскосельский лицей был реорганизован в Александровский и в январе 1844 г. переведен в Петербург.

А 29 мая 1918 г. постановлением Совета Народных Комиссаров учебное заведение было закрыто. Освободившееся здание занял Пролетарский политехникум. Символично и показательно для той эпохи.

Не забудем, что в честь 100-летия Пушкина инициативой поэта И. Анненского (1855-1909), в те годы директора Царскосельской Николаевской мужской гимназии, в Царском Селе был установлен памятник поэту Александру Пушкину работы скульптора Р. Р. Баха.

А. Ахматова (1889-1966) сказала о Пушкине, «Смуглый отрок бродил по аллеям, / У озерных грустил берегов, / И столетие мы лелеем / Еле слышный шелест шагов».

К счастью, эти строки справедливы уже не столетие, а целых два.

Одним четверостишьем Анна Андреевна связала воедино и элегический строй Царскосельского романтического парка (с его дворцом, беседками, фонтанами, скульптурами), с тем, во что вылился для России «шелест шагов» в осенних аллеях юного гения, ставший в конце концов, слышным всему миру.

И хотя одним этим великим именем не исчерпывается ни суть Царскосельского лицея, ни его значимость в русской истории и в истории отечественной системы образования, для многих из нас яркую привязку к месту и времени совершил именно Пушкин, элегически сказавший перед прощанием с миром:

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он, как душа, неразделим и вечен -

Неколебим, свободен и беспечен

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина

И счастие куда б ни повело,

Все те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское село.

Анна Минакова